В романе Михаила Афанасьевича Булгакова «Белая гвардия», первые две части которого бы­ли опубликованы в 1925 году в журнале «Россия», автор запечатлел один из эпизодов граждан­ской войны на Украине. Очевидец событий, он в самый разгар братоубийственной войны оказался в Киеве, где стал свидете­лем немецкой оккупации, возвышения и бегства гетмана Скоропадского, кратковременного торжества Петлюры и освобо­ждения Киева от его банд Красной Армией. «По счету киевлян, у них было восемнадцать переворотов… Я точно могу сообщить, что их было четырнадцать, причем десять их них я лично пережил», — писал Булгаков. Один из переворотов — захват Киева Петлюрой и бегство его «войска» (в период от 15 декабря 1918 года по февраль 1919 г.) — и послужил исторической основой для романа.

Главный герой романа — семья Тубриных, состоящая из двух братьев, старшего двадцативосьмилетнего Алексея, сем­надцатилетнего Николки и их сестры Елены, год назад вы­шедшей замуж за капитана Тальберга. Потеряв родителей (отец умер давно, а мать — в прошлом году), дети, еще теснее прижавшись друг к другу, сумели сохранить семью, где живет память об отце и матери, «светлой королеве», и Дом, где все­гда тепло, светло и уютно.

Елена, душа дома, свято сохраняет все традиции семьи: в доме всё так, как при матери:

…полы лоснятся, и в декабре, теперь, на столе, в матовой, колонной, вазе голубые гортен­зии и две мрачных и знойных розы, утверждающие красоту и прочность жизни…

Синий сервиз на белой скатерти; кремо­вые шторы на окнах, «бронзовая лампа под абажуром». В книжной комнате поблескивают золотыми буквами на кореш­ках книги, которые являются неотъемлемой частью быта се­мьи. В них вечные духовные ценности, вечные, как «Фауст» Гёте. Перед Еленой на столе «Господин из Сан-Франциско» Бунина, глаза её останавливаются на описании ночного океана («Мрак, океан, вьюга»); «Капитанская дочка» — любимая повесть с детства (не случайно и Булгаков взял эпиграфом к роману цитату из пушкинской повести «Ну, барин, беда»). И в городе «и метет, и метет, и не перестает, и чем дальше, тем хуже» — и в душах героев поселяется тревога. К тому же слышится стрельба в Святошине, что в 12 километрах от города. Обособиться, укрыться в своем доме, как в крепо­сти, невозможно. Уцелеет ли Дом в бурях и метелях — в стихии гражданской войны? Дом, прочным основанием которого была вера в незыблемость уюта; Дома с окнами в сад, где за кремовыми шторами то и дело слышны молодые голоса, музыка; Дома, покоящегося на прочных основаниях веры в Бога и непреходящих нравственных ценностях — любви, милосердии, совести, долга и чести. Вера в незыблемость родного, нежно любимого Киева, красотой которого восхищается и автор, и его герои: в мае город сияет «как жемчужина в бирюзе»; зимой — «прекрасный в морозе и тумане на горах, над Днепром».

И было садов в городе так много, как ни в одном городе мира. Они раскинулись повсюду огромными пятнами, с аллеями, каштанами, оврагами, кленами и липами. Сады красовались на прекрасных горах, нависших нам Днепром, и, уступами, поднимаясь, расширяясь, порою пестря миллионами солнечных пятен, порою в нежных сумерках цар­ствовал вечный Царский город.

Сказочно красив Киев в осве­щении электрических фонарей. «Но лучше всего сверкал элек­трический белый крест в руках громаднейшего Владимира на Владимирской горке». Этот крест многократно возникает в ро­мане как символ нерушимой православной истории России, как символ надежды и веры в братство людей и мир на земле.

История вторгается в жизнь героев романа, вынуждает их оценить историческую ситуацию и сделать выбор согласно их понятиям о чести и долге.

Первому испытанию подвергается безусловная вера рус­ской интеллигенции, духовной силе нации, в монархию, в са­модержавие как основу стабильности и порядка. «На Руси возможно только одно: вера православная, власть самодер­жавная!» — кричит офицер Мышлаевский, готовый за эту идею отдать жизнь. Но царь отрекся, уже, говорят, расстре­лян, а Турбины с друзьями готовы верить в любые слухи об его чудесном спасении и пьют за его здоровье. Это последнее похмелье по старой России. У власти в Москве большевики: «Слухи грозные, ужасные, Наступают банды красные» — экспромт Николки, записанный на изразцах печки. Но еще страшнее банды Петлюры, который собрал огромное войско, используя ненависть крестьян к немцам, оккупировавшим Украину по условиям Брестского мира, к ставленнику немцев гетману Скоропадскому, к офицерам, командующим кара­тельными отрядами:

«…И было другое — лютая ненависть. Было четыреста тысяч немцев, а вокруг четыреста сорок раз четыреста ты­сяч мужиков с сердцами, горящими неутоленной злобой. И удары лейтенантских стеков по лицам, и шрапнельный бег­лый огонь по непокорным деревням, спины, спины, исполосо­ванные шомполами гетманских сердюков и расписки на клоч­ках бумаги почерком майоров и лейтенантов германской армии: «Выдать русской свинье за купленную у неё свинью 25 марок…». ...И реквизированные лошади, отобранный хлеб, и помещики с толстыми лицами, вернувишеся в свои поместья при гетмане, — дрожь ненависти при слове «офицерня».

Эту «черную злобу» использовал самозванец Петлюра, чтобы привлечь на свою сторону крестьян обещанием отдать всю землю и всю власть мужикам, «чтобы никакая шпана из города не прибежала требовать хлеб». Лозунг «самостийной Украины; где все говорят на украинском языке, у всех украинские фамилии, все любят Украину волшебную, воображае­мую, без панов, без «офицеров-москачей», тоже оказался привлекательным для украинцев.

Черные тучи банд Петлюры обложили Город, и его падение становится неизбежным. И начинается великое бегство. Поки­дают город те, кто бежал из большевистской России в Киев, а теперь спешат за границу, туда, куда ни в коем случае не дос­тигнет страшный бой и грохот большевистских боевых полков. Теперь же не меньшая опасность грозит и от банд Петлюры. Все думали о спасении собственной жизни — и никто о спасении России. Офицеры царской армии: кирасиры, кавалергарды, конногвардейцы и гвардейские гусары — наводнили город. Они ненавидели большевиков «ненавистью трусливой, шипя­щей, из-за угла, из темноты», но не хотели драться, убивать, жертвовать собой. Они нашли себе пристанище при штабе главнокомандующего или в конвое гетмана и теперь спешат удрать вместе с гетманом и главнокомандующим в хвосте немецкой армии. Скоропадский снимает гетманское облачение и переодевается в мундир немецкого офицера. Недаром же, по иронии судьбы, местом избрания этого «факира на час» был киевский цирк. С ними бежит за границу и русский офицер, карьерист и трус капитан Тальберг, бросивший на произвол судьбы город и свою жену, Елену Турбину.

На защиту Города встали «армейские штабс-капитаны, боевые армейские гусары, как полковник Най-Турс, сотни прапорщиков и подпоручиков, бывших студентов, как Степан Ка­рась, сбитых с винтов жизни войной и революцией, и поручики, тоже бывшие студенты, но конченные для университета на­всегда, как Виктор Викторович Мышлаевский… Они ненавидят большевиков ненавистью горячей и прямой, той, который может двинуть в драку». А ещё на защиту Города встали вос­питанники четырех юнкерских училищ. Один из них — Николка Турбин. И еще Алексей Турбин, врач, прошедший фронт первой мировой войны, не желающий больше быть «невольным соучастником в жестокости и преступности воюющих», все-таки идет на защиту Города. И еще — полковник Малышев.

Моментом истины для героев романа становится день 14 декабря 1918 года, когда произошло сражение с пелюровскими бандами. Это кульминация романа. Белое движение обнаружило свою истинную суть.

С одной стороны, массовое предательство, начиная с гет­мана Скоропадского, генерала и кавалергарда, главнокоман­дующего и сбежавших вместе с ними штабных офицеров и кончая безответственными командирами, посылающими юн­керов и офицеров на верную смерть, — «гады», как их име­нуют в романе.

С другой стороны, выполнение воинского долга до конца, верность присяге, героизм и самопожертвование. Образцом, носителем идеальных качеств русского офицера-интеллигента показан полковник Най-Турс.

Най-Турс, «гусар с траурными глазами», воплощает в себе черты рыцарского благородства и чести. Он формирует отряд из двухсот юнкеров; как настоящий «отец-командир» позабо­тился об обмундировании, добыл валенки и папахи у бездушно­го генерала-бюрократа, струсившего под дулом кольта полков­ника. Юнкера Най-Турса геройски сразились с победоносно вступившим в город полком Козыря-Лешко («Конные черные ленты вдали сломались, рассыпались и исчезли с шоссе»). Но вслед за конницей шли полки гайдамаков, сечевых стрельцов, синей дивизии, шесть батарей; противостоять им отряд из 200 юнкеров и одной батареи не мог — и Най-Турс дал приказ отступать. Прикрывать отход своего отряда остался один пол­ковник. Свидетелем его геройской гибели оказался Николка Турбин, который по безответственному приказу из штаба вывел 28 юнкеров сражаться с петлюровцами.

Николка Турбин, романтически настроенный юноша, чем-то напоминает молодого Николая Ростова. Он не может смириться с общей паникой, бегством. Для него это бесчестье и позор. Для него лучше умереть, чем потерять честь. Распустив свой отряд, он остается с Най-Турсом до конца. А потом благородный юноша найдет семью Най-Турса, сообщит матери о гибели её сына; разыщет тело героя, чтобы достойно похоронить его «с аршином пестрой георгиевской ленты, собственноручно Николкой уложенной под рубаху на холодную, вязкую грудь». «Сын мой. Ну, спасибо тебе», — скажет Николке убитая горем мать.

Все поступки Николки от малого до большого определяются понятием чести: «Но честного слова не должен нарушать ни один человек, потому что нельзя будет жить на свете», — говорит он.

В пророческом сне Алексея Турбина Най-Турс и Николка Турбин оказываются рядом: Най-Турс в образе средневекового рыцаря: «На голове светозарный шлем, а тело в кольчуге, и опирался он на меч. А за ним неизвестный юнкерок в пешем строю». Оба в золотом сиянии, оба герои.

Хотя Николка и остался в живых, но тревога за будущее юноши, мечтающего о подвиге, не покидает читателя. Долг не позволил бы Николке остаться в стороне от белого движения. Все чаще взоры героев обращены на Дон, в сторону Добровольческой армии генерала Деникина. В конце романа Елена, тревожащаяся за судьбу братьев, видит сон, в котором Николка пел: «А смерть придет, помирать будем…». В руках у него была гитара, но вся шея в крови, а на лбу желтый венчик с иконкам Елена мгновенно подумала, что он умрет…».

Видя измену, предательство высшего командования, лучшие идейные офицеры до конца остаются верны офицерской чести. Больной, издерганный Алексей Турбин бежит к месту сбора на плац перед гимназией, полный готовности сражаться и, если необходимо, умереть. Но дивизион распущен полковником Малышевым.

Высшей драматической точкой повествования является сцена в гимназии, когда полковник Малышев расформировывает отряд юнкеров, не боясь обвинения в измене. Убедить в правильности своего приказа мог только человек, для которо­го несчастные офицеры и юнкера, «брошенные штабными мерзавцами и этими двумя прохвостами гетманом и коман­дующим), которых следовало бы повесить», — дети. «Слу­шайте, дети мои — вдруг сорвавшимся голосом крикнул пол­ковник Малышев, — слушайте! Я, кадровый офицер, вынесший войну с германцами…, на свою совесть беру и от­ветственность… Вас посылаю домой».

Рыданиями всего дивизиона была поставлена последняя точка. На просьбу Мышлаевского поджечь гимназию Малышев ответил:

Господин поручик, Петлюре через три часа доста­нутся сотни живых жизней, и единственно, о чем я жалею, что я ценой своей жизни и даже вашей, еще более дорогой, ко­нечно, их гибели приостановить не могу. О портретах, пушках и винтовках попрошу вас более со мной не говорить.

Здесь высветляется еще одна, очень дорогая для Булгакова мысль — не только об ответственности офицера за жизни вверенных ему подчиненных, но и о самоценности человече­ской жизни вообще. Эта проблема всегда актуальна, а особен­но во времена братоубийственных гражданских войн.

Роман окачивается бегством Петлюры из города и наступ­лением красных отрядов. Теперь наши герои, лучшие, благо­роднейшие люди, цвет русской интеллигенции, опять оказались перед необходимостью выбора. Возможно, какая-то часть пе­рейдет к красным. В сцене, когда петлюровцами были переби­ты брошенные на произвол судьбы юнкера и четыре офицера, командир выстрелил себе в рот. Последними словами его были: «Штабная сволочь. Отлично понимаю большевиков».

В период жесточайших испытаний русская интеллигенция честно выполняла свой гражданский и человеческий долг. Турбины сохранили свой Дом. Дом Турбиных — это как бы теплое, живое существо. Мотив теплоты и света, так необхо­димые в холодные метельные дни декабря, воплощается не только в уюте топящихся печей, хотя дрова уже на исходе, и электрическим светом, часто гаснущим, и светом зажженной свечи, но и в тепле человеческих сердец — тревогой за близ­ких, сердечным приемом неожиданно приехавшего некстати из Житомира нелепого кузена, но скоро ставшего членом семьи уже не Ларионом, а Лариосиком. И уже и Город становится Домом, где Юлия с риском для себя спасает жизнь не­известному ей офицеру Алексею Турбину; в захваченном петлюровцами городе доктор ночью, рискуя жизнью, навеща­ет раненого и больного русского офицера, приглашает на консилиум двух профессоров. Гуманность, человеческая соли­дарность, бескорыстие и милосердие эти людей производят особенно сильное впечатление в силу того, что проявляются скромно, как выполнение своего профессионального долга.

М.А. Булгаков в своем романе «Белая гвардия» сумел под­няться над настроением классовой и национальной розни и утвердить идею человечности и общечеловеческих нравст­венных ценностей.

В сне Алексея Турбина в раю оказываются и белые, и красные. В ответ на недоуменный вопрос, почему безбожники — большевики оказались в раю, Бог говорит: «… все вы у меня одинаковые — в поле брани убиенные». Булгаков утверждает мир для всех: и для часового красного бронепоезда «Пролетарий», замерзающего на своем посту, и для мальчика Петьки Щеглова, который вдруг появится на последней стра­нице книги, чтобы уверенно схватить во сне сверкающий ал­мазный шар счастья, и, конечно же, для «рыжеволосой, яс­ной» Елены и её братьев, так полюбившихся нам; мир, покой и благоденствие их дому. Пожелание мира для всех людей на земле выражает Михаил Афанасьевич Булгаков в конце романа:

Все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор... для всех людей Земли, над которой сияет пастушеская звезда Венера, символ любви и счастья мирной жизни, а кровавая звезда Марс пусть напоминает людям о тех несчастьях, которые несет с собой война.