Стихотворения Бориса Леонидовича Пастернака, написанные от лица главного героя доктора Юрия Андреевича Живаго включены отдельной главой в роман о трагической судьбе русского интеллигента в эпоху ломки старого мира и становления тоталитарного государства.
«Огромное тело прозы, как разросшийся сиреневый куст, несёт на себе махровые гроздья стихотворений, венчающих его. И как целью куста являются кисти, а смыслом яблони — яблоки, так целью романа являются стихи, которые из него произрастают», — так современный поэт Андрей Вознесенский метафорически определил органическую связь стихов и прозы в романе. Роман «Доктор Живаго» охватывает события от Первой мировой войны, через две революции, до окончания Второй мировой войны. Главный герой романа доктор Живаго умер в 1929 году, его сердце не выдержало того насилия, которому подвергалась незащищенная душа поэта. Автор романа, Борис Пастернак, преждевременно ушедший из жизни в 1960 году, «выполнил свой долг», завещанный от Бога, написав роман — исповедь, сказав всю правду о времени и о себе:
… Эта вещь будет выражением моих взглядов на искусство, на Евангелие, на жизнь человека в истории. Атмосфера, вещи — мое христианство…
Сказать правду в стране безбожия, насилия и лжи — это значит сознательно обречь себя на гонения и поношения. Решаясь на этот духовный подвиг, Пастернак начинает цикл стихотворением «Гамлет», по-своему трактуя шекспировский образ: «Гамлет отказывается от себя, чтобы творить волю пославшего его… «Гамлет» драма высокого жребия, заповеданного подвига, вверенного предназначения». Отождествляя себя с Гамлетом, поэт пишет:
Гул затих. Я вышел на подмостки,
Прислонясь к дверному косяку,
Я ловлю в далеком отголоске,
Что случится на моем веку.
На меня наставлен сумрак ночи
Тысячью биноклей на оси.
Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить — не поле перейти.
Цикл, состоящий из 25 стихотворений Юрия Живаго, органически связан с содержанием романа. В нем можно найти событие, которое обостренно переживается необычайно впечатлительной душой художника, вызывая тот «священный огонь», который именуется творческим вдохновением. Так, волшебная красота рождественской ночи стала поводом к созданию двух стихотворений: «Рождественская звезда» и «Зимняя ночь»: «…Они проезжали по Камергерскому. Юра обратил внимание на черную протаявшую скважину в ледяном наросте одного из окон. Сквозь эту скважину просвечивал огонь свечи, проникавший на улицу почти с сознательностью взгляда…герой — пишет Пастернак, — должен будет представлять нечто среднее между мной, Блоком, Есениным и Маяковским». Все четыре поэта — люди трагической судьбы, как и доктор Живаго. Однако не о смерти, а о жизни и роман, и стихи. Само имя «Живаго» восходит к выражению из церковно-славянского текста Евангелия: «Сын Бога Живаго». Косвенный падеж был Пастернаком заменен именительным и превратился в фамилию московского интеллигента, в символ вечно возрождающейся жизни, вопреки смерти. Стихи («дуиЖ в заветной лире» ) — залог бессмертия поэта доктора Живаго.
Существовал еще один черновой вариант названия романа — «Смерти не будет». Темой бессмертия жизни, идущей путем страданий, связаны все стихотворения на евангельские сюжеты: «На Страстной», «Рождественская звезда», «Чудо», «Дурные дни», «Магдалина» (два стихотворения), «Гефсиманский сад». В них отражен и духовно пережит весь семидневный цикл Страстной недели, завершающейся Пасхой, то есть Воскресением Христовым.
Стихотворение «Рождественская звезда» так же, как и стихотворение «Свеча горела», родилось из ощущения чуда, которое совершается в рождественскую ночь: «Светящиеся изнутри и заиндевелые окна домов походили на драгоценные ларцы из дымчатого слоистого топаза. Внутри их теплилась святочная жизнь Москвы, горели елки». В то же время мысли Юрия Живаго заняты размышлениями о Блоке, которым тогда увлекались все и статью о котором он должен был написать. «Я вдруг подумал, что Блок — это явление Рождества во всех областях русской жизни… Он подумал, что никакой статьи о Блоке не надо, а просто надо написать русское поклонение волхвов, как у голландцев, с морозом, волками и темным еловым лесом». Такими неисповедимыми путями приходит вдохновение. Так совершается чудо появления стихотворения, в котором рождение божественного младенца знаменовало собой новую эру в жизни человечества — «и с этой минуты народы и боги прекратились и начался человек, человек-плотник, человек-пахарь, человек-пастух в стаде овец на заходе солнца, человек, ни капельки не звучащий гордо, человек, благодарно разнесенный по всем колыбельным песням «матерей и по всем картинным галереям мира»:
Он спал, весь сияющий, в яслях из дуба,
Как месяца луч в углубленье дупла.
Ему заменяли овчинную шубу
Ослиные губы и ноздри вола
Стояли в тени, словно в сумраке хлева,
Шептались, едва подбирая слова.
Вдруг кто-то в потемках, немного налево
От яслей рукой отодвинул волхва,
И тот оглянулся: с порога на деву,
Как гостья, смотрела звезда Рождества.
Последнее стихотворение цикла — «Гефсиманский сад». Здесь Христос после Тайной Вечери перенес томительную душевную муку, предчувствуя предательство Иуды, свои страдания и смерть. Так же, как и в стихотворении «Гамлет», он молит Отца спасти его, пронести чашу смерти мимо («Чтоб эта чаша смерти миновала, В поту кровавом он молил Отца»). Сюда же поэт включает и поцелуй Иуды. Петр пытается защитить Учителя от «толпы рабов», «скопища бродяг», «головорезов», окруживших Христа.
Петр дал отпор головорезам
И ухо одному из них отсек.
Но слышит: «Спор нельзя решить железом.
Вложи свой меч на место, человек.»
К этому выводу пришел на своем опыте невольного участия в борьбе партизанского отряда истинно верующий доктор Живаго. Об этом же говорит и автор романа: «…Человека столетиями поднимала не палка, а музыка: неотразимость безоружной истины».
Так поэт понимал Христа. Добровольно жертвует собой не только Сын, но и Бог Отец жертвует своим Сыном ради утверждения бессмертной истины, которая живет в веках:
Я в гроб сойду и в третий день восстану,
И, как сплавляют по реке плоты,
Ко мне на суд, как баржи каравана,
Столетья поплывут из темноты.
Пятистопный ямб, звучащий мерно, торжественно и убедительно, утверждает святость и непреложность бессмертной истины.
