Известно, что Борис Пастернак сложен. Каждая строка заключает в себе подчас столь глубокий смысл, что с ней бы мог состязаться многоглавный роман. Мир Бориса Леонидовича грандиозно-неровен, он расположен автором как бы над двумя полюсами «Жизнь — смерть». Поэт — это судьба... А судьба — это... Это — сугробы на прогулке, первые буквы, первые ноты, отцовская рука с плетью и плавный удар материнских пальцев по клавишам.

Там детство рождественской елью топорщится.

Это — первый приход в дом композитора Скрябина, полутемный коридор гимназии, трепетное заметное взросление.

«Мне четырнадцать лет». Это — Германия, лекции Когена и первые чтения стихов со сцены в России.

Февраль. Достать чернил и плакать.
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочущая слякоть
Весною черною горит.

Это — темное крыло цензуры, Нобелевская премия, захлопнутая клетка и переделкинские клены, это... смерть, с которой Пастернак вел незримые диалоги едва ли не в половине своих стихотворений.

Кончаясь в больничной постели,
Я рук твоих чувствую жар.
Ты держишь меня, как изделье,
И прячешь, как перстень, в футляр.

Ранний Пастернак был близок к футуристам. Остался ли он футуристом? В какой-то мере да, свойственная футуризму причудливость и некоторая геометричность образов сохранилась у Пастернака. В этом отношении характерны, например, строки:

Суконщики, С.Я., то есть сыновья суконщиков,
Двери — наглухо, конторщики — в отлучке.
Спит, как убитая, Тверская, только кончик
Сна высвобождая, точно ручку.

Собственно, поэтический мир Пастернака — вихревая музыкальность метафор. Тут и надломленная воробышком сиреневая ветвь, и в «сухарнице, как мышь, копается анапест», и «заря из сада обдавала стекла»... В стихотворениях Пастернака собственно литературная техника настолько тонка, что ее невозможно выявить. Любая неточность допускается королевским жестом. Лирика Бориса Леонидовича Пастернака — одно из самых значительных явлений русской поэзии первой половины двадцатого века.