Багровое солнце пряталось за широкой полосой столетнего леса, перевидавшего на своем веку много страстей. Вечерняя тень ласково облизывала каждую впадину, каждую ложбинку, прижимаясь к земле и как бы прося защиты. Тишину нарушало лишь протяжное ржание ошалевших от назойливой мошкары лошадей да резкое покрикивание державшегося за плуг широкими руками человека. Он хмуро оглядывал раскинувшийся луг черными с чуть подсиненными белками глазами. Немного прихрамывая, шел по борозде, наступая на черные, сладко пахнущие травой и дождем комья земли, при каждом шаге рассыпающиеся с тихим похрустыванием и шорохом. Стар стал Григорий. Была еще сила в руках, был твердый разум, но что-то ушло. Возвратясь домой, Григорий поправил обветшалый дом, который за год пребывания хозяина в тюрьме за «службу в белых рядах» сильно покосился, забрал сына от сестры, завел привычное хозяйство, но втянуться не смог.

Стали примечать люди, что творится с ним странное: то охваченный беспричинной злобой изрубит шашкой кусты, то нежно ласкает своего сынишку, ревниво оберегая его от посторонних. А как – то дети видели несколько раз Григория в лесу, без движения лежавшего часами на траве. После этого он возвращался на баз угрюмый, с покрасневшими глазами и твердо сжатыми губами, никому ничего не говорил, был суров и тверд.

Гибкая травинка в поле под напором сильного ветра нагибается все ниже и ниже к земле, и, кажется, что уже никогда не поднимется, а переломится посередине. Так и Григория пригибала жизнь, оставив рубцы на сердце и теле, но не смогла сломить.

– Батя! Григорий Пантелеевич! Иди вечерять! - раздался молодой и сильный женский голос. Григорий обернулся. У телеги ярко горел костер, отбрасывая кроваво-красные отблески на окружающие предметы. Красивая казачка с правильными чертами лица и гладким телом расставляла на смоченной росой траве тарелки с кашей, кувшин с кислым молоком. Рядом с ней стоял высокий, складный казак, показывая в улыбке ряд белых ровных зубов. Было видно, что молодым хорошо вместе, что не могут нарадоваться друг на друга. «Хорошего вырастил сына! В нашу породу. Лишь бы не повторил моих ошибок…», – подумал Григорий. Он поймал взгляд бабы, любовно и преданно смотревшей на мужа, и вдруг неожиданно вспомнил Аксинью. Сердце провалилось куда-то, застучало глухо и медленно. Перед глазами поплыли сцены свиданий, прощания, смерти… Каждый день вспоминал он Ксюшу, ощущал запах ее губ, чувствовал прикосновение пальцев. Григорий все не мог расстаться с любимой, часто видел во сне себя и ее счастливыми и, просыпаясь, ворочался, метался и никак не мог заснуть. Аксинья преследовала его неотступно….

– Дедуня! Дедуня!

Григорий вздрогнул. По лугу к нему бежал маленький казачонок. Добежав до деда, он повис у него на шее и заверещал: «Дедуня! Там мамка с папкой тебя заждались! Папаня обещал мельницу сделать! Большую! Деда, а почему у тебя щеки мокрые? Ты плачешь?! Дедуня!» Григорий отпустил плуг, взял на руки малыша и медленно, спотыкаясь, пошел к телеге.

Солнце садилось, был виден лишь маленький его краешек. На землю опускалась ночь. Жизнь упрямо шла своим чередом, не сворачивая и не подчиняясь никаким законам.