Поэзия Анны Ахматовой — это исповедь человека, живущего всеми бедами, болями и страстями своего времени и своей земли.
Людям, приходящим в этот мир, не дано выбирать время, родину, родителей. На долю Ахматовой выпали самые тяжелые годы в самой невероятной стране мира: две революции, две войны, тяжелые годы становления молодой советской республики. Еще в 1917 году поэтесса ответила покинувшим Россию и звавшим её за границу:
...равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
Талант, преданность родной земле, подвижничество, мужество — вот те качества, за которые народ наградил Ахматову своей любовью.
Поэма «Реквием» — это потрясающий, основанный на фактах биографии Ахматовой документ эпохи, свидетельство того, через какие испытания прошел наш народ. Репрессии тридцатых годов, обрушившиеся на друзей и единомышленников Ахматовой, разрушили и её семейный очаг: вначале был арестован и сослан сын, а затем муж. Сама она жила в постоянном ожидании стука в дверь. Создаваемые между 1935 и 1940 годами строчки «Реквиема» не могли даже лечь на бумагу. Их заучивали наизусть друзья поэтессы, для того чтобы душевный крик «стомильонного» народа не канул в бездну времени.
«Эмма, что мы делали все эти годы? Мы только боялись!» — сказала как-то Ахматова своей подруге. Да, они были просто люди, не из камня и не из стали. И боялись они не только за себя, но за детей и родителей, жен и мужей, близких и друзей. Над ними все время стояли «звезды смерти», этот библейский образ, символ эпохи, образ, возникший в Апокалипсисе. «Пятый Ангел вострубил, и я увидел Звезду, падшую с неба на Землю, и дан ей был ключ от кладезя бездны. Она отворила кладезь бездны, и вышел дым из кладезя, как дым из большой печи; и помрачилось Солнце и воздух от дыма из кладезя. Из дыма вышла саранча на Землю...» (Откровение Иоанна Богослова, 9:1-3).
Все перепуталось навек,
И мне не разобрать
Теперь, кто зверь, кто человек,
И долго ль казни ждать.
Вот в таком аду, в самый трудный период жизни Ахматова пишет свое выдающееся произведение — скорбный «Реквием», яростное обличение беззаконий эпохи.
Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад...
Читаешь, и оживает эпоха массовых репрессий, общего оцепенения, страха, разговоров шепотом. Ахматова была ее маленькой частицей, клокочущим ручейком, вливающимся в помутневшую реку народного горя.
Нет, и не под черным небосводом,
И не под защитой чуждых крыл —
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.
Эти строки из своего стихотворения «Так не зря мы вместе бедовали...» Анна Ахматова делает эпиграфом к поэме. Её судьба неотделима от судеб тех несчастных женщин, с которыми семнадцать месяцев стояла она в тюремных очередях в надежде послать передачу или узнать что-то о сыне.
И молюсь не о себе одной,
А обо всех, кто там стоял со мною
И в лютый холод, и в июльский зной
Под красною ослепшею стеною.
Перечитывая «Реквием», видишь многозначность этого произведения. Символичен образ стены — красной от крови и ослепшей от слез, пролитых жертвами и их близкими, холодной, каменной, не увидевшей горя тех, кто стоял рядом с ней. Сюда же примыкает и образ кремлевских башен:
Буду я, как стрелецкие женки,
Под кремлевскими башнями выть.
Это стены, за которыми спрятались те, кто, словно слепцы, не видят народного горя. Это глухие стены, разгородившие владык и народ. И, может быть, звезда на башне Кремля — это та самая огромная звезда, что «прямо мне в глаза глядит и близкой гибелью грозит».
Эпитеты, используемые А. Ахматовой в поэме («кровавые сапоги», «тоска смертельная», «окаменелое страдание», «каменное слово»), вызывают ужас и отвращение перед насилием, подчеркивают мучения, показывают запустение города и страны. Все в «Реквиеме» укрупнено, раздвинуто в границах (Нева, Дон, Енисей), вызывает общее представление — всюду. Это беда всего народа, и звезды смерти светят всем одни и те же.
В эпилоге «Реквиема» словно вылитые из металла плотно и тяжело стоят такие горькие и торжественно гордые слова:
Опять поминальный приблизился час,
Я вижу, я слышу, я чувствую Вас.
Хотелось бы всех поименно назвать,
Да отняли список и негде узнать.
О них вспоминаю всегда и везде,
О них не забуду и в новой беде.
Наверное, список этот был бы бесконечным. И то, что Ахматова выполнила свое обещание («А это вы можете описать? И я сказала: «Могу!»), явилось лучшей памятью тем невинным жертвам, тому безмерному горю, которое выпало на долю тысяч людей «в страшные годы ежовщины».
Вслушиваюсь в первые строки «Реквиема»:
Перед этим горем гнутся горы,
Не течет великая река.
Но крепки тюремные затворы,
А за ними «каторжные норы»
И смертельная тоска...
Здесь звучит доминирующий перекатывающийся звук «р», словно гудит погребальным звоном колокол. И в такт ему начинают стучать наши сердца: «Не повторится, не повторится, не повторится никогда!»
«У каждого поэта своя трагедия, иначе он не поэт. Без трагедии нет поэта — поэзия живет и дышит над самой пропастью трагического, «бездны мрачной на краю», — писала поэтесса. Но в «Реквиеме» Ахматова смогла личное страдание расширить до страдания целого народа, до огромного окаменевшего изваяния горя, гениальным образом созданного из самых простых слов.
«Кто прячет прошлое ревниво, тот вряд ли с будущим в ладу», — говорил Твардовский. Как хорошо, что мы узнали правду. Может быть, это залог нашего будущего?