Москва начала XIX века. На дворе тихий вечер. Вечер, каких много. К дому Фамусовых, одна за другой, съезжаются кареты, из которых выходят разодетые, очень занятые своей особой люди. Они все между собой знакомы лично или же по слухам. Вообще, их не слишком много – Фамусовы в трауре, хотя это не слишком их удручает. Софья говорит о своем горе даже с ноткой кокетства в голосе. Конечно, хороший способ приковать к себе внимание, вызвав сочувствие.

Итак, гости в сборе. Они быстро находят общий язык и, разделившись на небольшие группы, беседуют о новостях и болезнях, хвалятся собачонками, арапками, новоприобретенными «тюрлюрлю» и мужьями. Ни один не обмолвился о чем-то высоком. Ни одной умной фразы. Книги сжечь, искусство – напрасно потраченное время. Боже, как они все ничтожны. Они вместе, и в то же время, каждый сам по себе: тот, с кем только что сплетничали, имеет все шансы стать героем новых сплетен. Не забыли и о хозяине дома:

Ну бал! Ну Фамусов! Сумел гостей назвать! Какие-то уроды с того света, и не с кем говорить, и не с кем танцевать!

Кто бы сказал?! Вот благодарность за вечер, доставивший им столько удовольствия. Та же весть о сумасшествии Чацкого! Те, кто пять минут назад кокетничал и заискивал перед ним, с необычайным воодушевлением передавали новость о нем, пока это не перестало быть новостью. С упоением смаковали подробности до тех пор, пока не осталось ни одного неосведомленного.

Чацкий! Несчастный Чацкий! Один восстал против своры сплетников и интриганов, лестью достигших высот, а чего добился? Напугал их, заставил задуматься, и в то же время, сам многое понял и увидел, сделал первый, но очень большой шаг к уничтожению этого общества. Но, будучи частью этого общества, если не сломался, как это стало с Платоном Михайловичем, то, по крайней мере, чуть не поверил в сплетни о себе самом.

А кого бы не свело с ума это «общество»? Кто выжил бы там, где нет места мыслям, индивидуальности? А ведь почему Фамусов и его общество были единодушны во взглядах? Да иначе они бы не выжили. Им было тепло и уютно в своем этом удушливом мирке, они взращивали друг друга, влияя на мировоззрение, не позволяя думать иначе. В противном случае, они изгоняли инакомышленника, как чуждый элемент. Низшие по статусу зависели от высших, оглядывались друг на друга:

Ах! Боже мой! Что станет говорить княгиня Марья Алексеевна!

И это после стольких усилий Чацкого. Но окажись такой человек наедине со своими мыслями, он, быть может, и принял бы какое-нибудь решение, резко повернувшее его жизнь. Вряд ли их так сильно держала привычность бытия, размеренность – нет, просто они жили законами стада, так ведь легче: как все - так и я. Но будь поменьше фамусовских балов, наверное, в России было б больше Чацких.