Творчество М. Цветаевой стало выдающимся явлением русской литературы. Одной из особенностей лирики поэтессы является романтическое ощущение единства жизни и творчества. Таким образом, поэтическое вдохновение она черпала в своей душе. По собственному определению, она была «чистым лириком» и поэтому самодостаточна и эгоцентрична. Несмотря на это, эгоцентризм Цветаевой не был эгоизмом, он выражался в непохожести поэтессы на других, нетворческих людей. Именно поэтому мы часто встречаем в стихотворениях Марины Ивановны противопоставление «я» и «они»:
Идите же! — мой голос нем,
И тщетны все слова.
Я знаю, что ни перед кем Не буду я права.
Цветаева обращалась к далекому прошлому, которое она идеализировала и романтизировала. В ее творчестве слышится тоска по героическим натурам, по идеалам рыцарства, поэтому частыми атрибутами ее произведений становятся меч, плащ и шпага.
Поэтесса создает в своих стихотворениях собственный романтический мир, где все перемешалось и сместилось. Там вечная ночь может быть светла. Там плачет метель и слышится звук испанских кастаньет. Для героев ее лирики нет ни исторических, ни географических границ. Так, например, в стихотворении «Долго на заре туманной…» герой испанских легенд Дон-Жуан переносится в Россию:
Долго на заре туманной
Плакала метель,
Уложили Дон-Жуана
В снежную постель.
Испанец Дон-Жуан попадает туда, где нет «ни гремучего фонтана, ни горячих звезд», а есть только русские снега и метели. Будучи католиком, он носит на груди «православный крест». Поэтесса и сама переносится в романтический и загадочный мир, который она придумывает. Она одновременно ощущает себя Донной Анной, последней возлюбленной Дон-Жуана, с севильским веером в руках, и русской поэтессой Мариной Цветаевой, которая обещает испанцу принести свое сердце. Она же, как это ни странно, и сам Дон-Жуан — загадочный рыцарь из прошлого.
Романтическое двоемирие поэзии Цветаевой рождено конфликтом творческой души художника с обыденным миром. Не найдя в реальном мире гармонии, она обращается к тем временам, где, как ей казалось, люди жили по рыцарским законам, а их любовь была возвышенной и красивой. На страницах её стихотворений мы встречаемся с яркими личностями прошлого и литературными героями: Казановой, Дон Жуаном, Наполеоном, Кармен, Лжедмитрием. Всю свою горячую душу вкладывает в эти образы Цветаева. Стоит присмотреться, и понимаешь, что все эти герои — это сама Марина Ивановна, предстающая в различных обликах ее безудержного романтизма. Поэтесса воображала себя и, конечно, прекрасной Мариной Мнишек. Кроме того, что Мнишек была полячкой (а Цветаева тоже имела частичку польской крови), она, безусловно, привлекала поэтессу еще и тем, что носила ее имя. Марина очень любила свое имя и видела в нем особый смысл. Как известно, Марина — это перевод на латинский язык одного из эпитетов богини любви и красоты Афродиты. Греческое «Пелагос» означает «морская». Марина Цветаева неоднократно раскрывала в стихах поэтический смысл своего имени, и в нем тоже видела свою непохожесть на других. В стихотворении «Кто создан из камня, кто создан из глины…» она заявляла:
Кто создан из камня, кто создан из глины,-
А я серебрюсь и сверкаю!
Мне дело - измена, мне имя - Марина,
Я - бренная пена морская.
Море для Цветаевой — ведущий символ её личности. Оно и символ творчества. Оно такое же глубокое, неисчерпаемое, самодостаточное. Человек, носящий имя, связанное с морской стихией, — особый человек, художник. Все стихотворение построено на сопоставлении поэта-романтика и обычных людей. Художник — это всегда яркая индивидуальность. Ему не быть таким, как все: Она и свою душу видит подобной морской волне, которая ежеминутно разбивается о берег и снова образуется где-то там далеко, в море:
— В купели морской крещена — и в полете
Своем — непрестанно разбита!
Своевольная душа поэта не умрет, она пробьется «сквозь каждые сети» — вот вывод поэтессы. Она принадлежит вечности, как и само море:
Дробясь о гранитные ваши колена,
Я с каждой волной — воскресаю!
Быть может, поэтому Цветаева покончила жизнь самоубийством. Она жила в своем прекрасном романтическом мире, где жизнь никогда не кончалась точкой, а лишь многоточием.
