Герой повествователь повстречал неожиданно странную пару. Всё происходило в первый после зимы по-настоящему теплый день. Хорошо было сидеть на поваленном плетне, подставлять солнцу лицо, из дома следить за проплывающими в небе пухлыми белыми облаками. Герой отдыхал на солнце сушил взмокшие от гребли волосы. Вдруг он увидел, как навстречу вышел мужчина. Он вёл за руку мальчика. Они шли по направлению к переправе, поравнявшись с машиной, мужчина поздоровался. Рука у него была жёсткая большая. Мужчина наклонился к мальчику и сказал: «Поздоровайся с дядей, сынок, видать, такой же шофер, как и твой папаня». Мальчик поднял на меня светлые, как небо, глаза и протянул ладошку. Она была холодная. Повествователь спросил: «Что у тебя, старик, такие руки холодные, ведь на улице тепло». Мальчонка удивился обращению к нему: «Какой же я старик, я мальчик, а руки холодные, потому что снежки катал». Отец устало снял тощий вещевой мешок, сел рядом, закурили крепчайшего самосада. Отец посетовал, что с таким пассажиром, как его сынок, много не напутешествуешь, глаз да глаз нужен. Узнав у меня, что паром будет часа через два, мужчина расположился отдохнуть, сынишка крутился рядом.

— Ты что же, всю войну за баранкой? - спросил мужчина.
— Почти всю. - ответил автор.
— На фронте?
— Да.
— Ну, и мне там пришлось, браток, хлебнуть горюшка по ноздри и выше.

Он сидел, сгорбившись, положив на колени большие тёмные руки. Повествователь глянул на него и ему стало не по себе. Глаза человека, будто присыпанные пеплом, наполнены были такой неизбывной смертной тоской, что в них трудно смотреть. Ещё когда они курили, автор обратил внимание на одно странное обстоятельство: мальчик был одет просто и добротно; сапожки сшиты на шерстяной носок, старая цигейковая курточка аккуратно подогнана, на рукаве искусный шов, сделанный явно женской рукой. Отец выглядел иначе. Прожженный в нескольких местах ватник небрежно и грубо заштопан, платка на выношенных штанах не пришита, а широким стежком прихвачена на скорую руку. На нём были почти новые солдатские ботинки, но носки шерстяные испорчены молью. Отец проводил глазами сына и начал рассказ.

Поначалу жизнь героя (его звали Андрей Соколов) была обыкновенной. Но в голодный двадцать второй год он поддался на Кубань, где батрачил на кулаков. В гражданскую воевал в Красной Армии, а отец с матерью и сестрёнкой померли. Работал в плотницкой артели, потом на заводе. Женился. Жена была из детского дома, родни никакой не было. Жена попалась хорошая смирная добрая и весёлая. Со стороны ничего в ней особенного не было, но ему казалось, что нет женщины лучше в мире и не будет. Пошли дети. Сынишка и две девочки. Скопили деньжат и перед войной купили домишко. Ирина (жена) купила двух коз, и вдруг война. Через три дня отправлен был Андрей в эшелон. Дали ему ЗИС-5 и начал он воевать. Письма от своих получал часто, но воевал меньше года, немец сильно наступал. Оказалось, что 122-мм гаубичная батарея осталась почти без снарядов. Командир автороты спрашивает Андрея: «…проскочишь, Соколов?». А тут и спрашивать было нечего, надо проскочить. «…Какой разговор…» - отвечает, «…должен проскочить и баста». Андрей отправился за снарядами. Ехал так, как в жизни не ездил. И до батареи оставалось километр, но не слыхал ни разрыва, ничего, только в голове, что-то лопнуло. Ничего не помнил Соколов, потерял сознание: таким вот образом попал он в плен. Вскоре слился по дороге с колонной русских пленных. Страшна жизнь в плену. Загнали пленных в разрушенную церковь, «до ветру» не выпускали. Попался один богомольный; «приспичило» ему, а в церкви не может, нельзя осквернять храм. Стал стучать в дверь и достучался. Резанул немец очередью, троих вместе в богомольцем порешил. Сложили убитых в одно место и призадумались. Начало не очень весёлое. Немного погодя заговорили в полголоса. Слышит Соколов рядом с собой интересный разговор: «Если завтра, перед тем, как гнать нас дальше, нас выстроят и будут выкликивать комиссаров, коммунистов и евреев, то ты, взводный, не прячься, из этого дела ничего не выйдет, я первый укажу на тебя, своя рубашка ближе к телу.» Соколова озноб начал колотить от такой «подлючности». Удавил он его. Только потом очень хотелось руки помыть, будто гада задавил. Спустя некоторое время Соколов решил бежать к своим и только подходящего случая ждал и дождался, но не ушел далеко, собаки сыскные нашли и взяли.

За два года плена где только не побывал он, всю Германию исколесил, гнула и ломала его жизнь лагерная. Вот как-то вечером вернулись в барак целый день под дождём голодные, не то что до смерти, а ещё хуже. Но ужин не полагался, снял с себя мокрую одежду Соколов, кинул на нары и говорит: «…Им по 4 кубометра выработки надо, а на могилу каждому из нас за глаза одного хватит»,- только и сказал. Однако кто-то ведь донес эти слова коменданту. На другой день вызвал он Соколова. В комендантской пять человек сидят и шнапс глушат, салом закусывают. Комендант уже крепко пьяный встал и говорит: «… Я тебе сейчас честь окажу, сам расстреляю, пойдём во двор». «Воля ваша», - отвечает Соколов. Комендант тут наливает полный стакан спиртного и протягивает Андрею. «Выпей, - говорит,- перед смертью за победу немецкого оружия». Соколов, уже взявшись стакан, поставил его на стол и сказал, что он непьющий. Понял комендант, что не хочет воин пить за победу немецкую. «Не хочешь пить за нашу победу - выпей за свою смерть». «За это выпью», - ответил Андрей и в два глотка опорожнил полный стакан. «Готов я, гер- комендант, пойдёмте, распишете меня», - обращается Соколов к коменданту. «А ты закуси». «Я после первого стакана не закусываю», - дерзко отвечает тот. Наливает комендант ему второй стакан, выпил и его Соколов, а закуску не трогает: «Хоть напьюсь перед смертью», - решил он. Комендант удивляется: почему русский не закусывает теперь. Соколов ему отвечает, что и после второй не привык закусывать. Надул комендант щёки, фыркнул, да как захохочет и по-своему что-то забормотал. Наливает третий стакан. И его Соколов уже врастяжку выпил и закусил крошкой хлеба, а остальной кусок на стол положил, кураж его взял: смертельно захотелось доказать, что не разменяется русский человек на их немецкий хлеб. Одним словом, не стал стрелять его комендант, зауважал достойного противника. А праздник у них случился потому, что взяли они, сволочи, Сталинград. Отправил он Соколова в блок, дал буханочку хлеба и кусок сала в награду. Как дошёл Андрей до барака - не помнит. На другое утро разбудили его, поделили хлеб и стало поровну губы помазать. Потом перебрасывали пленных в разные места. Настал момент, стал Андрей возить чин немецкий, инженера по строительству, и, уловив момент, сбежал вместе с ним, связав прежде. Пришел к своим, там тоже по-всякому было, пока оправдали.

Вскоре узнал, что жена и девочки погибли при бомбежке. Анатолий - сын где-то в армии служит, хорошо служит, возгордился Андрей за себя и за сына. А в день Победы, 9 мая 1945 года, сына убили…Остался Соколов совсем один. Уехал он к другу в Урюпинск. Устроился на автобазу, работает, а сам горе заливает… И вдруг заприметил как-то у чайной мальчонку - маленького оборвыша, грязного нечёсаного, а глазки, как звездочки после дождя. И до того он Соколову полюбился, что в рейсах стал по нему скучать, торопился обратно, чтобы хлопчика увидеть. А тот всегда у чайной терся, кормился там, кто что даст. Возникла и занозой засела в голове Андрея одна мысль. И вот однажды груженый хлебом подъехал он к чайной. Мальчишка там был как всегда: сидел на крыльце и ногами болтал. Соколов в окно кабины ему кричит: «Эй, Ваня, залезай в машину, прокачу на элеватор, потом на обратном пути пообедаем». В дороге он расспросил Ванечку про отца и мать, и узнал, что все погибли, и Ваня круглый сирота. Тогда-то и сказал Андрей, что он Ванюшке отец. Счастью мальчика не было конца. С криком: «Папка! Родненький!»- он кинулся Андрею на шею. Так решилась судьба двух одиноких людей.

Повествователь проводил уходящих вдаль двух людей: взрослого, измученного войной и судьбой человека, и маленького, нашедшего отца в чужом человеке…