Севастополь в декабре 1854 года

Севастополь в декабре 1854 года изображён мрачными тяжёлыми красками. Это время, когда русские надеялись еще не отдавать город неприятелю. Сначала автор рассказывает о пробуждении Севастополя, о гавани с затопленными кораблями, о жизни на набережной Графской пристани, о неприятном впечатлении и разочаровании при первом взгляде на город. В городе чувствуется странное смешение лагерной и городской жизни красивого города и грязного бивуака… Во всё наполнено отвратительным беспорядком, но граждане пытаются жить, даже создаётся впечатление о покое, хотя все суетятся, словно не знают, что делать.

Однако, вглядевшись в лица этих людей, движущихся вокруг, становится понятно совсем другое. В них нет и следов суетливости, растерянности или даже энтузиазма, готовности к смерти, решимости. Всё выглядит буднично, даже спокойно, кажется все заняты будничным делом. Может показаться, что никакого героизма нет, что защитники Севастополя, вовсе не патриоты, как описывают их в рассказах. Но для того, чтобы не дать возможности сомневаться в геройстве защитников, автор ведет читателя в зал госпиталя, где лежат тяжело раненные солдаты. У них ампутированы ноги или руки: старый солдат, которому оторвало ногу на пятом бастионе, умирающий белокурый солдат с недостающей правой рукой, безногая матроска, носившая мужу обед на бастион и задетая бомбой в ногу, вследствие чего ей пришлось её отнять по колено. А в углу лазарета свалены в кучу эти части тел…Кровь и стоны раздаются со всех сторон. Впечатлении, которое производит на посетителя госпиталь чудовищно: «Выходя из этого дома страданий, вы непременно испытаете отрадное чувство, полнее вдохнете в себя свежий воздух, почувствуете удовольствие в сознании своего здоровья, но вместе с тем, в созерцании этих страданий почерпнете сознание своего ничтожества и спокойно, без нерешимости пойдете на бастионы».

Далее повествование переносит читателя в самый опасный четвёртый бастион, о котором существуют два мнения. Одни, кто там ни разу не был, считают, что четвертый бастион есть верная могила для каждого, кто пойдет на него, другие живут на нем, и говоря про четвертый бастион, скажут, что там сухо или грязно, тепло или холодно в землянке и т. д.

Вслед за автором читатель направляется по дороге в этот легендарный бастион. По пути встречаются раненые, несомые на носилках, слышится звук ядер, бомб. А потом солдаты, играющие в карты с хладнокровием, а офицер, спокойно курящий папиросу, расскажет про бомбардирование 5-го числа, расскажет, как на его батарее только одно орудие могло действовать и из всей прислуги осталось 8 человек, но как все-таки на другое утро 6-го он палил из всех орудий. Расскажет вам, как 5-го попала бомба в матросскую землянку и положила одиннадцать человек; покажет вам из амбразуры батареи и траншеи неприятельские, которые не дальше здесь, как в 30-40 саженях. Под влиянием хладнокровия рассказчика и у посетителя первоначальный невольный страх исчезает, и он становится спокойнее, несмотря на беспрестанное жужжание пуль. Далее ради развлечения, офицер велит зарядить пушку и начнет палить в неприятеля. В итоге автор говорит о том чувстве, которое посетитель унесёт с собой, увидев защитников Севастополя за делом. Это убеждение в невозможности поколебать как бы то ни было силу русского народа.

Они видели её в глазах, речах, приемах, в том, что называется духом защитников Севастополя.

В этом повествовании война впервые показана без прикрас, со всем ужасом и отвращением, какое может она вызывать в душах простых людей.

Но мужество солдат вызвано не желанием или стремлением получить крест, не мелочным тщеславием, а другим – стыдливым русским чувством, лежащим глубоко в душе каждого – чувством любви к родине: «Вы ясно поймете, вообразите себе тех людей, которых вы сейчас видели, теми героями, которые в те тяжелые времена не упали, а возвышались духом и с наслаждением готовились к смерти, не за город, а за родину».

Севастополь в мае 1855 года

Уже шесть месяцев как неприятель осаждает город, но все-таки не может взять его. Штабс-капитан Михайлов, один из защитников Севастополя, идет на бульвар, где играет музыка. В мирное время он был высокомерен, но сейчас он стесняется подойти к кружку аристократов, который состоит из адъютанта князя Гальцина, полковника Нефердова и ротмистра Праскухина. После некоторого времени он всё-таки решается. Погулявши с ними несколько времени на бульваре, Михайлов возвращается домой. Здесь он вспоминает о том, что ночью он должен быть на бастионе: мрачные предчувствия овладевают им. Михайлов предчувствует смерть. Он садится к столу писать прощальное письмо отцу. Затем он одевается и, простившись с плачущим слугой Никитой, идёт в ложементы, где, указав работу солдатам, садится в ямку за бруствером. Между тем компания аристократов отправляется пить чай к Калугину: князь Гальцин, только что приехавший из Петербурга, рассказывает разные новости. Калугин узнает от генерала, что ночью будет вылазка. Праскухин и Нефердов, попрощавшись уезжают на бастионы. Через некоторое время принуждён идти туда и Калугин. Князь Гальцин выходит на улицу, где гуляя взад и вперед, наблюдает за ранеными, которых несут в госпиталь. Он тоже входит в госпиталь, но взглянув на залу, он «невольно повернулся назад и выбежал на улицу; это было слишком ужасно».

Калугин между тем подъезжает к тому месту, откуда надо идти пешком. Соскочив с лошади, он идет по траншее в гору: здесь им овладевает ужасный страх, под влиянием которого он пробегает шагов пять. В нескольких шагах от блиндажа командира бастиона этот страх опять овладевает им и он, запыхавшись, добегает до блиндажа. Ротмистр Праскухин, посланный генералом в правый ложемент, передает Михайлову приказание отступить к своему полку, который стоит в резерве.

Калугин между тем встречается в блиндаже с юнкером бароном Пест, который с жаром рассказывает о том, как он заколол штыком француза; из блиндажа Калугин отправляется домой.

Праскухин и Михайлов идут к резерву; в середину их батальона падает бомба, осколок которой убивает Праскухина. Михайлов ранен камнем в голову. Пройдя несколько шагов, он приказывает прапорщику вести батальон, а сам возвращается к месту падения бомбы, чтобы удостовериться в смерти Праскухина.

На следующий день музыка опять играет на бульваре, и офицеры и дамы гуляют на аллеях. Тут же и князь Гальцин, и Калугин, и Михайлов, и юнкер барон Пест, бывший на перемирии и рассказывающий о своем разговоре с французскими офицерами. Воспользовавшись перемирием, французы и русские сходятся на поле между трупами убитых и разговаривают. Толстой заканчивает этот рассказ следующими словами: «Где выражение зла, которого должно избегать? где выражение добра, которому должно подражать в этой повести? Кто злодей, кто герой её? Все хороши и все дурны. Ни Калугин со своею блестящею храбростью и тщеславием, двигателем всех поступков, ни Праскихин, пустой, безвредный человек, хотя и павший на брани за веру, престол и отечество, ни Михайлов со своею застенчивостью, ни Пест, ребенок без твердых убеждений и правил, не могут быть ни злодеями, ни героями повести. Герой же моей повести, которого я люблю всеми силами души, которого старался воспроизвести во всей красоте его, и который всегда был, есть и будет прекрасен — правда!»

Севастополь в августе 1855 года

Одиннадцать месяцев прошло уже с тех пор, как началась осада; защитники уже потеряли надежду отстоять Севастополь. Поручик Козельцов, раненый 10-го мая осколком в голову, возвращался в конце августа из симферопольского госпиталя к своему полку. Козельцов был офицер недюжинный. «Он был не из тех, которые живут так-то и делают то-то потому, что так живут и делают другие: он делал все, что ему хотелось, а другие уже делали то же самое и были уверены, что это хорошо. Его натура была довольно богата мелкими дарами: он хорошо пел, играл на гитаре, говорил очень бойко и писал весьма легко, особенно казенные бумаги, на которые набил руку в свою бытность батальонным адъютантом; но более всего замечательна была его натура самолюбивою энергией, которая, хотя и более всего основана на этой мелкой даровитости, была сама по себе черта резкая и поразительная. У него было одно из тех самолюбий, которое до такой степени слилось с жизнью и которое чаще всего развивается в одних мужских и особенно военных кружках, что он не понимал другого выбора, как первенствовать или уничтожаться, и что самолюбие было двигателем даже его внутренних побуждений, он любил первенствовать над людьми, с которыми себя сравнивал.

Козельцов останавливается на станции «Дуванка», где встречается со своим младшим братом Владимиром, только что кончившим пажеский корпус. На вопрос старшего брата, отчего он поступил не в гвардию, как все этого ожидали, а в армию, младший Козельцов отвечает, что хочет поскорее в Севастополь отправиться: ведь если здесь счастливо пойдет, так можно еще скорее выиграть, чем в гвардии. В мирное время придётся десять лет получить ждать, чтобы получить звание полковника, а на войне в два года из подполковников в генералы. На смерть Козельцов смотрит легкомысленно: «Ну, а убьют, так что же делать! А главное, знаешь ли что, брат, все это пустяки; главное я затем просился, что все-таки как-то совестно жить в Петербурге, когда тут умирают за отечество. Да и с тобой мне хотелось быть». Младший Козельцов соглашается на предложение брата ехать с ним сейчас же в Севастополь. По дороге он мечтает о том, как они с братом отличатся в деле, как они умрут геройской смертью.

Узнав, наконец, на Николаевской батарее, куда каждому из них нужно идти, они прощаются и расходятся. Володе по жребию выпадает идти на самое опасное место — в блиндаж на Малаховом кургане. Здесь он принимает деятельное участие в деле 27-го августа, в роковой для Севастополя день. Младший Козельцов убит. Старший тяжело ранен в схватке с французами; никакая врачебная помощь не может спасти его. Целуя крест, он плача спрашивает у священника, отбиты ли французы. Желая его утешить, последний отвечает, что победа осталась за русскими; он скрывает, что на Малаховом кургане уже развевается французское знамя.